Бложики

Попалась тут на глаза фотография из немецкой истории, заставившая вспомнить одну из ходячих цитат отечественного классика.

"Вы не сочувствуете детям Германии?", - вопрошала Вяземская Преображенского под дружное роготание позднесоветской интеллигенции. В конце 80-х сама мысль о необходимости сочувствия детям Германии в самом деле казалась абсурдной.



Но в те годы, когда Булгаков работал над повестью, вопрос о немецких детках звучал немного по-другому. 

Начало 20-х в истории Германии - очень специфическое время. Была тогда у немцев Веймарская республика - первый опыт немецкой демократии. Опыт вышел такой, что немцев долгое время от слова "демократия" тошнило. Хотя виновна тут была не столько демократия как таковая, сколько акулья жадность демократической Антанты. Но как бы там ни было, воспоминания о той поре у немцев остались тяжелые. И не только воспоминания, но и фотографии наподобие вот этой:


.
.
На снимке - раздача продовольствия детям в Берлине в 20-х гг.. Раздача бесплатная, поскольку купить продовольствие было не на что: гиперинфляция обращала деньги в порошок раньше, чем их успевали донести до магазинов. Дело доходило до кровопролитных голодных бунтов. В июне 1920 года социал-демократическая демонстрация в Крефельде завершилась разграблением продуктовых лавок; к концу дня явились оккупационные бельгийские войска, с удовольствием приведшие расшалившихся буршей к одному знаменателю. В Оснабрюке демонстранты заставляли владельцев магазинов продавать товары по "справедливой", доинфляционной цене, - отбирать задаром им, видимо, мешала врожденная немецкая тяга к порядку. Однако власти не оценили благородства бюргеров и послали против них солдат. 

То есть сочувствовать детям Германии было от чего. Правда, Филипп Филиппович как-то не очень сочувствовал. То есть сочувствовал, конечно, но не сильно - менее чем на полтинник. Тут дело, наверно, в том, что все эти голодные дети и их гибнущие под пулями родного рейхсвера родители - они ведь где-то далеко. Расстояние порой крайне негативно сказывается на чувствах гуманности. Об этом (по другому, конечно, поводу) рассуждал еще Достоевский в "Дневнике писателя" (разрядка автора):

"Не действует ли здесь просто расстояние? В самом деле, нет ли в иных натурах этой психологической особенности: "Сам, дескать, не вижу, происходит далеко, ну вот ничего и не чувствую". Кроме шуток, представьте, что на планете Марс есть люди и что там выкалывают глаза младенцам. Ведь, может быть, и не было бы нам на Земле жалко, по крайней мере не так уж очень жалко? То же самое, пожалуй, может быть, и на Земле при очень больших расстояниях: "Э, дескать, в другом полушарии, не у нас!" То есть хоть он и не выговаривает это прямо, но так чувствует, то есть ничего не чувствует. В таком случае, если расстояние действительно так влияет на гуманность, то рождается сам собою новый вопрос: на каком расстоянии кончается человеколюбие?"

А действительно, на каком? Как далеко простирается человеколюбие того же Филиппа Филипповича? Ну ладно, дети Германии далеко, но ведь в 20-е годы и в России были голодные дети, которым можно посочувствовать. Прямо об этом у Булгакова ничего не сказано, но по некоторым признакам можно предположить, что и ближним (в буквальном смысле) Филипп Филиппович не склонен был особо сочувствовать.
.
.
-
Во всяком случае, животных он явно любит больше чем людей. Его отношение к бродячему псу очень даже гуманно, но вся гуманность куда-то испаряется, лишь только пес принимает человеческий облик. Пса он приманивает "лаской-с", но кто-нибудь слышал, чтобы он сказал Шарикову хоть одно не то что ласковое, а хотя бы не злобно-пренебрежительное слово? А когда созданный им самим человек предъявляет претензии на шестнадцать аршин, он его без малейших угрызений совести убивает. Вот уж действительно, - квартирный вопрос испортил. Квадратные аршины - тут уж не до шуток. Он ведь, понимаете ли, живет и работает в семи комнатах и желал бы иметь восьмую. 

Странно, что никто из домкома не задается вопросом - а какого лешего он работает в своих комнатах, для работы не предназначенных? Что за странная блажь оперировать у себя на квартире? Не для того ли, чтобы не проводить пациентов через бухгалтерию клиники и совать червонцы прямо себе в карман, уклоняясь от налогов - никакой другой причины невозможно придумать даже теоретически. А ведь эти налоги могли бы пойти, например, на пайки голодным детям, и не германским даже, а именно российским. Выходит, что Достоевский прав и порою человеколюбие имеет ограниченный радиус действия, - в данном случае не далее квартирного порога. А ведь для тех, у кого хватает совести называться русским интеллигентом, этот персонаж до сих пор служит образцом. Его цитируют, с ним себя идентифицируют, ему стараются подражать. Разница, правда, в том, что Филипп Филиппович хотя бы формально заявляет, что он детям сочувствует, а у его поздне- и постсоветских обожателей сама мысль о сочувствии кому то ни было (а уж тем более детям Германии) вызывает неудержимый хохот.