.
Посещая летом прошедшего года Ленинград, я нем мог обойти вниманием и его пригороды. В первую очередь меня тянула Гатчина, связанная с одним из любимых моих царей Павлом Петровичем. И еще она связана с одним из самых драматичных эпизодов нашей Великой Революции - здесь был подавлен первый антисоветский мятеж, поднятый атаманом Красновым - тем самым, которого много лет спустя вздернули за сотрудничество с Гитлером. Что ж, путь от антисоветизма к фашизму, как правило, короткий, ибо никто не был более последовательным ненавистником проклятого совка, чем усатый художник из Австрии.
.
1 ноября 1917 по старому стилю, после того как атаман Краснов
.
.
.
Валентин Зубов высмеивал эту картину: все происходило на его глазах, и он точно знал, что в медсестру Керенский не переодевался. Да и не было в Гатчинском дворце медсестер, ибо не было и раненных. Но все-таки маскарад имел место быть: Керенский переоделся матросом.
.
В ночь на 2 ноября в город стали заходить красногвардейские части. Смотритель дворца граф Валентин Зубов с ужасом наблюдал за тем, как революционно настроенные толпы хозяевами расползались по дворцу, в котором когда-то несчастный гонимый цесаревич Павел Петрович искал спасения и утешения за полосатыми шлагбаумами и штыками потешных полков. Гроза пришла из Царского Села, которого так опасался великий князь, - и вот оказалось, что не зря.
.
.
Один из подземных дворцов Гатчинского дворца, по коротому, возможно, бежал Керенский. Сегодня здесь экскурсоводы забавляют посетителей местным эхом: «Кто недолго правил? – Павел!- Кто разбил французов? – Кутузов! – Кто украл хомуты? – Ты!» и т.п.
"Там был ад, - с наивным испугом писал граф, - Множеством своих ярко освещенных комнат она (служебная часть дворца) резко отделялась от погруженной во мрак остальной части здания. В этом большом костре снаружи через окна было видно движение странных силуэтов, точно сорвавшихся с рисунков Жака Калло. Они сновали по коридорам, по комнатам, лежали по паркетам, кроватям, диванам, сдвинутым вместе креслам и стульям. Везде были видны тела, только тела, в большинстве пьяные, и над всем этим мелкой дробью сыпалось великое, могучее, правдивое, свободное русское ругательство, придавая этой чертовщине умиротворяющую ноту».
Считая, как ему и положено, Октябрьскую революцию "безумием", Зубов не мог не вспомнить о "безумном" императоре Павле, чей портрет работы Сальватора Тончи висел тут же, во дворце: «Он представлен в рост в одеждах великого магистра Мальтийского ордена, с короной набекрень, с чертами, искаженными надвигающимся безумием. Безумие одного тогда, безумие множества сегодня, безумие, разлитое по всему пространству огромной империи. Что из него родится, небытие или заря нового дня?».
.
.
Что же, и вправду черты императора искажены «надвигающимся безумием» или же взгляд Зубова был затуманен страшным социальным катаклизмом, который происходил на его глазах, который своей непонятностью казался ему коллективным помешательством (самые пессимистичные из собеседников Зубова отводили большевистской власти три года, над ними пока еще посмеивались) и "безумие" которого он проецировал на лицо на портрете?
.
Хотя не одному только Зубову портрет кисти Тончи казался воплощением душевного недуга. Художник Александр Бенуа, увидев в 1901 году в Гатчинском дворце этот портрет, нашел, что картина служит «наглядным свидетельством умопомрачения монарха» и что она одна «стоит целого исследования».
Стоит ли? Я лично в этом не уверен, как не уверен и в том, что заподозрил бы какое-нибудь психическое отклонение у изображенного на портрете человека, не знай я заранее, что это Павел Первый, о котором говорили «безумный император». Физиогномика – вещь зыбкая и ненадежная, и ни один их психиатров не станет делать выводы на ее основе; самый опытный если и заподозрит болезнь в редких выразительных случаях, предпочтет держать свои подозрения при себе, пока обследуемый не заговорит.
Но с другой стороны – у живописи свой язык, и художник может быть и лучшим физиогномистом, чем врач. Тем более что с Бенуа были согласны и видные искусствоведы. Вот Николай Врангель, младший брат черного барона: «Тончи своей причудливой фигурой как нельзя более подходит к эпохе царствования Павла Петровича, и недаром он лучше и страшнее всех других изобразил безумного государя в его трагически-величавом мальтийском одеянии".
Легенда о безумном императоре восходит к отзывам современников Павла. Он не совсем нормален и подвержен безумным припадкам. Он горячечный, поврежденный, это коронованный маньяк, бенгальский тигр с сентиментальными выходками, у него то умоповреждение, то бешенство. О его правлении говорили: «Тирания безумия», «правление варвара, безумия, маньяка», «дьявольский бред».
.
.
Свой "Парад при Павле Первом" Бенуа писал явно под влиянием Тончи. Бенуа настолько явно старался изобразить императора безумным, что балансировал уже на грани карикатуры. Картина интересна наиболее полным воплощением того, как представляло себе павловское время большинство образованных россиян на протяжении XIX и XX веков.
Все это – отзывы об императоре Павле Первом. Некоторые из них принадлежат тем, кто состоял в заговоре против него, и потому не должны приниматься на веру – убийцам свойственно клеветать на своих жертв. Есть и много прямо противоположных отзывов о романтическом императоре. Тот же Растопчин, писавший об «умоповреждении и бешенстве», в другом письме утверждал, что Павел сравнялся бы с Петром Великим, поживи он немного дальше. Но что характерно – в неблагоприятных отзывах почти всегда так или иначе всплывает тема психического недуга.
.
.
.
Сеньорита в тронном зале
По свидетельству Адама Чарторыйского, в психическом недуге Павла была уверена значительная часть образованных людей России.
Случайно ли это? Почему вдруг приобрел такое распространение слух о сумасшествии царя и насколько он обоснован? Этот вопрос тесно связан с другим: насколько можно доверять диагностическим оценкам современников (не говоря уже о потомках), тем более когда дело касается психиатрических вопросов? Само понятие о душевном заболевании в те времена было рыхло, смутно, неопределенно. Любопытный штрих: в опровержение версии о психическом недуге Павла часто ссылаются на отзыв матери, Екатерины II, в котором упор делается на дурной нрав и безнравственные качества цесаревича (и даже – «ты жестокая тварь»), но нет ни слова о болезни. Но в те времена не установилось еще твердой границы между психическим и нравственным расстройствами. Если и в наши дни не все согласны признать алкоголизм или опиатную зависимость за «настоящие» болезни и приписывают все злой и/или слабой воле, то в восемнадцатом столетии круг психических недугов, за которыми признавался титул болезни в медицинском ее понимании, был еще меньшим.
.
.
Гобелен "Азия", украшающий", наряду с "Африкой,", стены тронного зала. Из личных фотоархивов.
В России того времени еще и не было психиатрии как таковой, только-только медленно и неторопливо начал решаться вопрос о призрении психически больных – о систематических исследованиях или о лечении речи даже не шло. Еще не разобрались, по какому ведомству их числить – то ли Синода, то ли полиции, то ли по медицинской части. Даже со стороны малочисленных врачей, бывших тогда в России, не стоило бы требовать компетентных суждений по психиатрическим и судебно-психиатрическим вопросам. Чего же тогда ожидать от людей, близко не знавших ни медицины вообще, ни психопатологии в частности?
.
.
Овальный будуар. Из личных фотоархивов.
Впрочем, и отвергать свидетельства современников с порога не стоит. Наоборот, показания окружающих людей играют немалую роль в диагностике. Да и как отвергнешь, если их оценки передались последующим поколениям, так что теперь мало кто упомянет об императоре Павле Первом, не касаясь вопроса о его психическом здоровье. Парадоксальным образом ярлык сумасшествия вешали на Павла и монархист Шильдер, и революционный демократ Герцен. Сила традиции сильна. Если вы заранее уверены, что перед вами психически больной человек, вы легко отыщите в нем множество признаков безумия, даже не имея понятия о психиатрии.
.
.
Греческая галерея. Из личных фотоархивов.
.
.
.
Ну, а что психиатры? Что они говорили по поводу психического здоровья императора? Профессор В.Ф. Чюк находил, что «Павла нельзя считать маньяком», что он «не страдал душевным волнением» и был «психически здоровым человеком». Зато популярный в начале прошлого столетия Павел Ковалевский, автор многочисленных патографических очерков, был иного мнения. Дегенерация с наклонностью к переходу в бред преследования, - таков был его заковыристый вердикт, если передавать его сколь возможно кратко.
.
.
Лестница Гатчинского дворца. Из личных фотоархивов.
Ковалевский проводил диагностику в терминах популярной тогда теории вырождения, или дегенерации. Он был вынужден констатировать, что по сравнению со своим отцом Павел демонстрирует «не вырождение, а возрождение» и приписывал это благотворному вливанию «крови» его матери. На самом деле это означает только, что о Петре III сохранилось еще меньше объективных отзывов, чем о Павле. Вслед за Екатериной и ее сообщниками по перевороту Петра III изображали ограниченным грубияном, алкоголиком, тупым солдафоном. О том, что он с юности увлекался чтением и музыкой, имел библиотеку, играл на скрипке, любил живопись – как-то позабыли. Равно как и тот кричаще простой факт, что ни одного из указов, изданных Петром III (а за свое недолгое правление он издал их несколько десятков) Екатерина, овладев престолом, не отменила, то есть как минимум заведомо нелепых законов он не издавал. Да и как было отменять указы о вольности дворянства, об упразднении русской инквизиции (Тайной канцелярии) с его приснопамятным «словом и делом», или о веротерпимости – указы, ставшие поистине вехами в российской истории, и каждый из них гуманный, прогрессивный, освобождающий.
.
.
Родители: Петр и Екатерина
.
Раз уж речь зашла о наследственности, стоит заметить, что ни по отцовской, ни по материнский линии не найти в генеалогии Павла достоверных указаний на психические недуги. Да и потомство его было многочисленным и здоровым; о Павловичах потомки наговорили много чего неприятного (и не всегда справедливого), но никто и речи не заводил о слабоумии или безумии. Так что семейный анамнез у Павла безупречен. Правда, родители его состояли друг с другом в троюродном родстве, но это могло бы иметь значение только в том случае, если бы у их общего предка – Христиана-Альбрехта Гольштейн-Готторпского – были бы какие-либо недуги, могущие передаваться по наследству, а поскольку таковых не было, то ни одна современная генетическая консультация не стала бы предостерегать от такого брака. Церковь, конечно, все равно оценивала подобные браки как близкородственные, но для монарших семей охотно допускала послабления.
.
.
Во время моего посещения Гатчинского дворца там работало несколько выставок. Одна из выставок была посвящена зарубежным поездкам русских монархов. На снимке виден сервиз, подаренный «графу Северному» (цесаревичу Павлу) с супругой Марией-Антуанеттой.
Но что еще важнее: Ковалевский добрую половину своих выводов основывал на сведениях, заимствованных из изданной в 1901 году книги «Павел I. Собрание анекдотов, отзывов, характеристик, указов и пр.» - антология разнородных историй, от вполне достоверных до заведомых баек, рассеянных до того в мемуарах и периодике. Это был, в лучшем случае, сырой материал, подлежащий критическому изучению, нуждающийся в предварительно обработке профессиональными историками. Слишком много было там настоящих анекдотов – источников бесценных для понимания характера эпохи, ее социальной психологии, но не дающий и грамма полезной информации о тех, кому эти анекдоты посвящены. Можно ли реконструировать «психологический портрет» Брежнева или Сталина по тем сотням анекдотов, которые гуляли в народе?
.
.
Другая выставка, как нетрудно догадаться, была посвящена последней царской семье. В нескольких залах были представлены детали интерьера и быта царской семьи. На стенах были картины Билибина – в этом отношении мой вкус царским вполне совпадает:
.
.
.
.
.
Так, Ковалевский не критично воспроизводит рассказ о полке, посланном разгневанным императором с плаца прямо в Сибирь («Полк, в Сибирь марш!») и маршировавшем в заданном направлении до самой смерти Павла (по другой версии анекдота, полк вернули после чьего-то заступничества). На самом деле конногвардейская часть была «сослана» всего лишь в Царское село. В другом месте Ковалевский повторяет бредятину княгини Ливен о том, как Павел задумал извести все Донское казачество, для чего и распорядился, под предлогом войны с Англией и похода в Индию, отправить их в такое дальнее путешествие, чтобы казаки наверняка все до одного сгинули. Планы Индийского похода вообще любили использовать иллюстрацией к «сумасшествию» Павла, хотя, как справедливо замечает Эйдельман, как в таком случае оценивать египетский и индийский проекты Наполеона?
.
.
Малиновая гостиная. На стене – гобелены со сценами из «Дон Кихота» - наиболее близким к Павлу Первому литературным персонажем. Из личных фотоархивов.
Вполне ожидаемо останавливался Ковалевский подробно на рассказе Павла о явлении ему призрака Петра Великого. Этот известие, в отличие от многих других, достоверно. Понятен интерес к нему всякого, кто брался за патографию императора: это абсолютно уникальное самоописание галлюцинаторного переживания. Но вот именно эта уникальность лишает его малейшего диагностического значения. Больше нигде и никогда никаких сведений о галлюцинациях Павла не имеется, а однократные галлюцинации бывают практически у всех людей и потому ничего не говорят ни в пользу, ни против психической болезни.
.
.
Столовая на фоне Пумбы в зеркале.
Кое-где Ковалевский в стремлении подтвердить априорную идею и сумасшествии императора явно передергивал. Павел опасался, что мать его, явно отдавая предпочтение внуку Александру, намерена лишить сына прав на престол. Женитьба Александра, устроенная бабкой, усилила опасения Павла. Раздосадованный, он не явился на бракосочетание сына. «Рассудок его затемнялся все более более», - комментирует это Ковалевский Но где же тут, спрашивается, «затемнение» рассудка? Тут интриги – семейные и политические, дрязги, демарши на грани истерики, но разве это сколь-нибудь смахивает на серьезный психический недуг.
.
.
Башенный кабинет. Из личных фотоархивов.
Ковалевский всячески подчеркивал подозрительность Павла, явно склоняя читателя к мысли о бредовом ее характере. Однако же подозрительность Павла (перемежающаяся, при этом, с периодами прямо-таки наивной доверчивости), была, во-первых, оправдана (Екатерина и вправду планировала отстранить его от престолонаследия, а в те беспокойные времена это означало если не смерть, то бессрочное заточение; близкие люди, включая родного сына, в реальности, а не в психотическом фантазме составили заговор против него, приведший к подлому убийству), во-вторых, его подозрительность никогда и близко не принимала таких уродливых и гротескных форм, как у того же Ивана Грозного, с которым Павла сравнивал Карамзин.
.
.
Парадная опочивальня. Из личных архивов.
Еще указывалось на павловские «вспышки гнева, доходящие до бешенства». Эти вспышки могут указывать на многое – недостаток воспитания, эмоциональную неустойчивость, недержание аффекта, но от них еще очень далеко до «безумия». Еще много говорилось на нелепые указы Павла, причем Ковалевский не отсеивал даже такие, которые ему самому не казались достоверными («говорят, что...», - предваряет он рассказ о мнимом предписании оповещать о пожарах за несколько дней до того, как они произойдут). Но даже и достоверные указы, выглядящие, на первый взгляд, заведомо неадекватными, перестают быть таковыми при более внимательном рассмотрении. 8 февраля 1800 года Павел объявил выговор... умершему генералу Врангелю.
.
.
Мраморная столовая. Из личных фотоархивов.
.
Нелепо? Ну как посмотреть. Как замечают по этому поводу Эйдельман, ни честь, ни бесчестье не утрачиваются со смертью. И не только несчастный Павел, - все человечество всегда так считало. Иначе к чему торжественные перезахоронения, к чему жаркие полемики о том, достоин ли тот или иной исторический деятель памятника или нельзя ставить ему памятник ни под каким видом? Разве, например, вопрос о Ленине и Мавзолее не вызывает до сих пор бурной и эмоциональной полемики?
В любом случае, объявлять умершему человеку выговор не более нелепо, чем сносить памятник ему.
.
.
Несмотря на неважную репутацию Павла у потомков, памятники ему сносу не подвергались.
На снимке: памятник перед Гатчинским дворцом. Из личных фотоархивов.
.
Но допустимо ли вообще делать диагностические выводы на основе идей, высказываемых Павлом – в письмах ли, в беседах или в указах? В психиатрии имеет значение не столько то, какие идеи высказывает человек, сколько то, как он их высказывает и как аргументирует. Ни в одном из источников не удается отыскать даже намека на то, что какие-либо из павловских идей имеют бредовую структуру. Можно спорить о их верности, о том, были ли они в перспективе полезны или вредны (например, его идея союза с Наполеоном, или попытка сделать Мальту русской базой на Средиземноморье и т.д.). Можно даже оценивать некоторые из них как глупые или нелепые. Но ничего бредового в них нет абсолютно.
Но все это опять-таки не снимает вопроса о том, почему легенда о безумии императора получила такое широкое распространение? Понятно, что этот слух усиленно распространялся заговорщиками, и дело тут не только в самооправдании – дескать, пришлось пойти на преступление, чтобы спасти Отечество от безумного тирана. Изначально планировалось не убийство, а устранение, заточение, объявление императора душевнобольным; возможно, предусматривалось регентство Александра. С уверенностью говорить что-либо о событиях 11 марта 1801 года трудно, ввиду малочисленности и разноречивости источников, но все же некоторые обстоятельства (истерика Александра при известии об убийстве, бестолковщина и заминка перед убийством, известия о карете, которая в ту роковую ночь кого-то поджидала у Михайловского замка) указывают на то, что по крайней мере некоторые из заговорщиков намеревались ограничиться отречением под предлогом психического недуга.
.
.
Туалетная. Из личных архивов.
Но кто должен был официально решать, что император болен, причем настолько серьезно, что уже не в состоянии править страной? Подобных прецедентов в России не бывало ни до, ни после. Да и соседние страны мало что могли дать в практическом плане: регентство над Георгом английским будет учреждено только в 1811 году, Христиан Датский, фактически замененный в управлении министрами, юридически до самой смерти оставался полновластным монархом.... Но вряд ли подобная ситуация могла повториться в России. Совершенно резонно задавался вопросом принц Евгений Вюртембергский: где было найти трибунал, который объявил бы, что император слишком глуп для правления?
И главное – из кого такой трибунал должен был состоять? В те времена уже существовало понятие (хоть и далекое от подробной разработки) о врачебной экспертизе для определения вменяемости и дееспособности. В отношении первой Иммануил Кант настаивал на том, что экспертизу по ней должны проводить не медицинские и не юридические, а философские факультеты, и, право, эта точка зрения, хоть и более чем спорная, не лишена рационального зерна. Но для России это все не имело большого значения, поскольку, как уже упоминалось, развитие медицины там в на рубеже 18 и 19 веков было более чем скромным. Университеты выпускали врачей в малом количестве и к тому же слабо подготовленных. Первое учебное заведение, которое стало готовить хороших отечественных специалистов в медицинском деле – знаменитая Медико-хирургическая академия – была только что основана Павлом. Как всегда, самое лучшее в России делалось военными и для военных нужд – когда дело касается армии, шутить уже не приходится!
Теоретически вопрос о дееспособности можно было поручить Сенату; по крайней мере, указ Петра Великого от 1723 года именно Сенату приписывал «свидетельствовать» людей, заподозренных в неспособности распоряжаться своими имениями. Под эту категорию формально подходил, пусть и не без натяжки, монарх, неспособный править своей монархией. В любом случае, об участии врачей вообще и психиатров в частности, речь не шло.
И все-таки уверенно говорить о том, что Павел не был психически больным, было бы опрометчиво. Прежде всего потому, что полностью психических здоровых людей гораздо меньше, чем это часто думают. Дотошные американцы в самом конце 90-х подсчитали, что не менее 30 процентов взрослого населения и не менее 20 процентов детей США страдают хотя бы одним серьезным, нуждающимся в клиническом лечении психическим расстройством. В других странах дела вряд ли обстоят лучше. Частично эти цифры, разумеется, можно объяснить гипердиагностикой и несовершенством диагностических критериев, но лишь частично. Если, грубо говоря, у каждого треьего человека можно при должном усердии найти психический недуг, то не будет ничего удивительного, если таковой найдется у такого заведомо нестандартного и эксцентричного человека, как Павел.
Иное дело, что психическое расстройство – это одно, а недееспособность, требующая отстранения от престола – совсем другое. Но прежде чем обсуждать вопрос о дееспособности, попробуем все-таки разобраться – имело ли место у императора Павла какое-либо психическое или поведенческое нарушение, которое можно с уверенностью диагностировать по принятым сегодня критериям?
.
.
Бросим прощальный взгляд на Гатчинский дворец. Беседу продолжим в Павловске.
.
Вон хоть у Лиса спроси или Игеля с Жабом.