Бложики

Дата первой публикации - август 2013

Когда дома есть какое-нибудь животное, я сейчас говорю не о теще-гюрзе и не о главе семейства, допившемся до состояния дикобраза, а о нормальных, натуральных, животных основной проблемой обычно бывает необходимость пристроить куда-то питомца на время отпуска. Ну, или, на худой конец, пристроить к нему кого-то на временной основе. Вот в число таких счастливцев я и попал, когда дядька моей девушки укатил отдыхать. Жену и сына он забрал с собой, а вот тещу, собаку, здоровенного попугая, злобную зеленоглазую кошку и кошмар любого алкоголика - белку-летягу - оставил. Представьте такой вот зоопарк, каждый обитатель которого имел по собственной неплохой коллекции тараканов, и ужаснитесь.
Из всех личностей, оставленных на наше попечение, самое адекватное впечатление производили теща и кошка. Были они вполне самостоятельны, недоверчивы, местами злобны и особого ухода не требовали.
Попугай тоже активного участия в социальной жизни не принимал и запомнился только тем, что однажды открыл клетку и куда-то исчез, обеспечив нас интенсивным двухчасовым моционом по окрестным кустам, поскольку летала птица не особо и надежда найти пропащего оставалась. Нашли. Дома. Где он был все это время, науке не известно.
 Но это лирика. Вообще-то позвали меня для противодействия Грею. Здоровенный кобель - помесь лабрадора с ротвейлером, который хотя злобностью не отличался, но и послушанием похвастать тоже не мог, ибо был подобран дядькой на улице в возрасте примерно двух лет и явно успел нахвататься нехороших привычек. Весила эта зверюга поболее моей подруги, и тянула поводок до упора, понимая исключительно язык грубой силы.
Чтобы не травмировать психику животных и ремонт в квартире моей девушки, весь этот зверинец оставили по месту постоянного проживания, а мы должны были их навещать и обихаживать. И вот, ежедневно, в течение двух недель, мы пугали белку-летягу, встряхивая носок, в котором он жил, чтобы послушать весьма забавное стрекотание, потом кормили его батончиками Рот-фронт, потому что он это дело сильно любил, быстренько чистили и кормили остальных обитателей и шли гулять с Греем. Со зверем мы довольно быстро нашли общий язык. Он даже начал довольно правдоподобно радоваться при моем появлении.
И вот, день так на пятый, мирной, но, в целом, никчемной жизни, собак сделал доброе дело. Пользуясь комплекцией, пугнул какого-то дворового кабыздоха, у которого от удивления изо рта выпала птичка. Выпала, потому что вылететь не смогла. По причине малого возраста и почти полного отсутствия нормальных перьев. Птенец был цел, но обслюнявлен и замусолен до крайности, и интереса у привыкшего к разнообразной живности Грея не вызвал. Чего нельзя было сказать о местных кошках, которые уже полезли на авансцену изо всех щелей и подвалов. Бросить птичку в такой ситуации мне не позволила совесть, а найти её гнездо – не слишком хорошее зрение. Да и вряд ли бы родители приняли обратно чересчур самостоятельного засранца. Звание это, кстати, он полностью оправдал, пока я тащил его два квартала, зажав в кулаке. Чем нанес сильный удар по моему запасу птицелюбия
Мои домашние, включая попугаев, отнеслись к новоселу с сильнейшим недоверием и, судя по некоторым признакам, окончательно утратили веру в мою адекватность.
Изучив интернет,  я выяснил, что из этой пернатой фисгармонии со временем должен вырасти дрозд, может быть, даже певчий, и пришел к выводу, что мне придется вспомнить юннатское прошлое и приютить страдальца у себя. Первое что я сделал, после сбора информации, это обзвонил все сколько-нибудь профильные учреждения с ненавязчивой просьбой забрать у меня нового подопечного. Попутно посоветовался с биологами и выяснил, что при соблюдении некоторых условий его вполне можно будет выпустить на свободу, как только он встанет на крыло. Только слишком часто в руки брать квартиранта не надо, чтобы не привыкал. Но, учитывая, что птенчик имел привычку обильно гадить через непредсказуемые промежутки времени, я к установлению тесного телесного контакта особо и не стремился. 
Поскольку брать такого мелкого и бесполезного птица никто из профильных учреждений не захотел, а выпустить его куда-то до того момента, пока у него не вырастут полноценные крылья и хвост, значило обречь птенца на верную погибель, встал вопрос о совместном проживании. 

Все время моих размышлений дрозд валялся в углу коробки и периодически издавал печальное шебуршание. Оживлялся он, только когда видел меня. Проявлялось это в том, что он распахивал ярко оранжевый изнутри рот и издавал требовательные звуки, которые по-человечески можно примерно передать звукосочетанием «кве-кве». Тогда я еще не знал, что это сочетание прочно войдет в мою жизнь на ближайшие недели.

Основная проблема была в том, что будущий Карузо не умел самостоятельно питаться. Т.е. жрать он хотел, а как это делать – не знал. Пришлось запихивать еду (в начале в этой роли выступил батон, размоченный  в молоке) прямо в распахнутую глотку птенца. Я человек сложения довольно крупного, и сильно опасался повредить этому живоглоту что-нибудь из нужных внутренностей, поэтому операцию по спасению приходилось проводить исключительно мизинцем, который помещался в его пасть аж до второй фаланги. Таким вот образом он потреблял пару кусков и захлопывал клюв. Потом  я выяснил, что птенцов дрозды кормят насекомыми и перевел его на рацион из сваренного вкрутую куриного яйца, свеженакопанных на соседней клумбе дождевых червей и слизней, собранных там же под изумленными взглядами приподъездных бабулек. Но, несмотря на все мои усилия, к следующему вечеру пернатый явно начал загибаться. По усталому виду и явной слабости, я решил, что гаденышу не хватает пайка.
На собранном по случаю реанимации животного семейном совете было решено, что до утра оно в таком состоянии не дотянет. Поэтому я принял волевое решение кормить не до тех пор, пока он клюв разевает, а до полного насыщения. И до отказа нафаршировал паршивца слизнями и яйцами, в расчете, что хуже уже не будет. Потом сдобрил это дело парой пипеток воды, влитой в клюв, и положил чихающего и страшного, как сон проктолога, питомца обратно в коробку.
Наутро я застал его уже не лежащим, а сидящим в углу коробки и настойчиво требующим продолжения банкета. Кризис явно миновал, а свою стратегию я счел верной и оправдавшей себя. Постепенно, под влиянием яиц и червей живность окрепла и стала довольно уверенно взбираться на жердочку, которой я проткнул коробку. А со временем даже повадилась высовывать наглую носатую морду в дыхательные дырки, которые я совсем не для того в коробке ковырял.


Теперь наши ежевечерние пробежки приобрели дополнительный шик. В парк выдвигалась боевая группа, состоящая из меня, двух девушек, двух детей и собаки. Вся компания судорожно сжимала в потных кулачках спичечные коробки и разнокалиберные банки, в которые мы собирали все, что ползало, летало и шевелилось. Кормить его всякой дикой гадостью я затеялся, чтобы детеныш сызмальства привыкал к тому, как выглядит нормальная еда.
Опытным путем было выяснено, что питомец с удовольствием жрет крупного мотыля из зоомагазина. Что, с одной стороны, было несомненным плюсом, так как купить мотыля проще, чем наловить букашек, а с другой - минусом, так как сильно удорожало воспитательный процесс.
В те счастливые времена я работал по сильно свободному графику и жестко занят был дней шесть в месяц. В остальное время имел право высыпаться и вообще распределять свое время, как мне было удобно.
Но пернатый лишенец быстренько перекроил мой распорядок под себя. Мой день отныне начинался в пять утра. С рассветом и бодрым кве-кве, доносившимся из коробки. Я, не открывая глаз, по сложной траектории шлепал на кухню, проклиная птиц вообще и их обмен веществ в частности. Там извлекал из холодильника с вечера порубленное яйцо и напихивал его в глотку троглодиту практически до тех пор, пока оно не начинало вываливаться с другой стороны.
Процесс этот был долгим и сложным, особенно в пять утра. Для успешного проведения сеанса кормежки нужно было зажать объект истязания в кулаке, изогнуть пальцы другой руки в причудливую дулю и раскрыть ими клюв неразумного создания, а оставшимся свободными от этой операции пальцем пропихивать еду внутрь до достижения результата. Эта операция давала возможность поспать часов до девяти утра в относительной тишине и покое.
А начиная с девяти, график был следующим. Подросшая тварь уже без особых затруднений головой откидывала крышку, которую на ночь приходилось завязывать скотчем, запрыгивала на борт коробки и оттуда наблюдала за происходящим, периодически издавая сигнал о готовности к приему пищи. К этому моменту он уже подрос настолько, что начал самостоятельно глотать положенную в рот пищу, и даже хватать ее клювом, в случае, если я призывно размахивал ею перед носом птенчика. К сожалению, проделывал он это только с мотылем. Все остальное по-прежнему приходилось запихивать в него насильно. Так вот, если после требовательного писка я выдавал ему порцию мотыля и позволял съесть ее самостоятельно, он, повинуясь природным инстинктам, поглощал две порции – не больше и не меньше – после чего захлопывал пасть с решимостью крокодила. А мне в этой ситуации инстинкты должны были повелевать быстренько смотаться в ближайшие кусты за следующей порцией протеина для моего дитятки. Но они почему-то этого не делали.
В созерцательном состоянии он находился ровно пятнадцать минут. Видимо, этого времени мне при любом раскладе должно было хватить, чтобы раздобыть очередную порцию. По его истечению, питомец оживлялся и оповещал всех желающих послушать, что снова готов питаться. А если слышал мой голос, то оживлялся до такой степени, что находится с ним в одной комнате и при этом не кормить его, было невозможно. Причем у меня создалось впечатление, что внешне он не воспринимает меня как единое целое. А вот мою руку и мой голос явно между собой связывает. Так как кормить его каждые 15 минут было не всегда возможно, то периодически приходилось и днем прибегать к принудительной кормежке, после которой он успокаивался часа на три, два из которых мирно спал, переваривая сытный обед.

В ожидании кормящей мамы, т.е., в данном случае, меня, спиногрыз пребывал в блаженно-философском расположении духа и довольно мелодично пересвистывался с попугаями, чем вводил их в состояние ступора. А однажды и вовсе чуть не отвел в гости к дедушке Кондратию, когда преисполнившись решимости наконец-то взглянуть сородичам в глаза, сиганул из коробки и какими-то дикими прыжками прискакал на кухню. Домашние птички не признали безобидного птенца в зверюге, которая больше их по размеру в два раза, благородного порыва не оценили и вообще впали в форменную панику.
Кстати, о сытности обеда. По мере того как он вырос и полностью оброс перьями, прокормить его стало довольно сложно. За сутки он сжирал два куриных яйца, грамм сто мотыля  и дикой живности – сколько дашь. Ну, яйца и дикие злобные насекомые – ладно. А вот мотыль недешев. И за время гостевания у меня воспитанника, мотыля я истратил не один килограмм. В общем, выяснилось, что дешевле кота прокормить, чем этого парашютиста.

По мере обрастания перьями близился срок возврата птицы обратно в дикую природу. Радость по поводу этого обстоятельства омрачали два момента. Во-первых, скотинка уже хватала зажатую в пальцах еду, но категорически отказывалась хватать ее с пола, а во–вторых, не менее категорично отказывалась летать, предпочитая перемещаться какими-то странными вихляющимися прыжками. Но, по словам орнитологов, организм моего малолетнего дружбана, в целом, уже был готов к полетам. По крайней мере, по прямой, ибо хвост у него еще не вырос, и рулить ему в полете было бы затруднительно. Поэтому мы приступили к тренировкам.
Животное пошло в приемного родителя и оказалось до крайности ленивым. Поэтому пришлось совмещать ликвидацию обоих проблем. Пропустив пару-тройку пятнадцатиминутных кормежек, я открывал коробку и издалека показывал школяру пучок мотыля. Он жалобно орал, гнусно щурился и, наконец, выпрыгивал из коробки. При этом с каждым днем пролетая по воздуху все дальше. Из-за того, что в процессе занятий он нещадно загадил кухню, я решил перенести их на свежий воздух. Поближе к предполагаемому месту возврата в природу.

Оказавшись среди травы и кустов глухого уголка царицынского парка, птенец быстро сориентировался и уже к концу первого дня хватал мотыля и слизней с земли. Правда, страшно извращаясь при этом. Почему-то подбирал он их не кончиком  клюва, как все нормальные птицы, а положив голову набок и прижав ее к земле.


Но, тем не менее, я решил, что первый выход получился удачным и бросать это полезное начинание не следует.  Неделю я каждый вечер как проклятый таскал своего подопечного в парк на тренировки. Хвост постепенно отрастал, червей с земли он уже хватал хоть и странно, но уверенно, а вот с полетом не ладилось. Когда я посадил его на дерево, сидел он там охотно, прохаживался по ветке, клевал кого-то, но, проголодавшись, прыгал вниз, тормозя крыльями.
К концу недели мне надоели эти челночные перемещения, и я решил форсировать подготовку. Оставить его на ночь на улице. Для этого я выбрал место в глубине парка, где нет бродячего зверья, да и люди встречаются не слишком часто. Сидел я там со своим робинзоном до позднего вечера. Оставил ему рубленого яйца, коробку в кустах, чтоб о домашнем уюте напоминала и, скрепя сердце, пошел спать. Следующим утром на месте расставания я нашел коробку и остатки яичного пиршества. Птенца, хотя чего уж там умалять его достоинство, птицы - не было. Но как только я заговорил, из кустов донеслось заполошное кудахтанье, а минутой позже оттуда выскочил мой питомец. В руки не дался, но был явно рад. Бодро переловил принесенных в подарок и высыпанных в педагогических целях на землю слизней и принялся скакать по кустам. Эксперимент я признал удачным и оставил его в тех же кустах до следующего дня. Дальше все пошло еще лучше. На второй день дрозд на голос откликнулся, но близко не подошел. И съедобный подарок употребил по назначению только когда я уже уходил. А на третий и вовсе небрежно свистнул из кустов в ответ на мои призывы, а потом снялся с ветки и взлетел на молоденькую липу. Возвращение состоялось.

Мой друг, очень умный дядька, который лично читал не только камасутру, но и мхарабхаратху, авторитетно заявил, что спасение птицы, а особенно птенца неразумного, это сильно хорошее дело, которое мне в карму зачтется без вариантов. Это новость, конечно, хорошая, но непроверенная. Более того,  она обречена таковой оставаться вплоть до следующего перерождения. А вот на практике моя орнитологическая эпопея кроме загаженной во всех смыслах кухни и хронического недосыпа имела еще одно последствие. Один из моих попугаев, до того момента относившийся ко мне с сильным недоверием, а к людям вообще – с открытой неприязнью, вдруг переменил свою позицию на прямо противоположную. Вернее в отношении к посторонним мой Петруха изменился слабо, разве что перестал пугаться до припадка и ронять половину перьев, когда кто-то обращал на него внимание. А вот ко мне он вдруг воспылал такой любовью, что я, грешным делом, заподозрил его в сознательном подхалимаже. Больно уж быстро и кардинально он изменился. Не иначе, воспринял появление конкурента как демонстрацию того, что его могут заменить на нечто большое и страшное, и решил проявить показательную лояльность.